На мой взгляд человек, все формы общественного сознания отражают реальность (действительность) всегда с той или иной долей субъективизма (фантазии) в зависимости от конкретного человека и исторической ситуации. А так же создают соответствующую реальность и в ней существуют.

Б.Майоров

И.В. Бестужев-Лада

О ЖИЗНИ ПРОШЕДШЕЙ И ПРИХОДЯЩЕЙ

Главы из рукописи новой книги "Наша история"

МУДРОСТЬ ПРАЩУРОВ

У человека, как известно, имеются шесть органов чувств, из них четыре располагаются на голове (глаза, нос, рот и уши), а два — на теле и внутри (кожа и вестибулярный аппарат, помогающий ориентировать тело в пространстве). Считается, что львиную долю информации о внешнем мире (кто-то подсчитал — до 80%, дает зрение.

У человека, как атома более сложного социально-биологического организма по имени «человечество» или «общество», есть еще семь других «органов чувств», именуемых формами общественного сознания: философия (мировоззрение), наука, искусство, мораль, право, политика, религия (вера, включая антиверу — атеизм).

Так вот, у прадеда, как и у 799 его предков, все эти семь форм общественного сознания были развиты одинаково гармонично. У него было цельное мировоззрение: он доподлинно знал (от своих родителей), как устроено мироздание, и к этому, не им придуманному, устройству приспосабливался, как умел. Он был на своем уровне, безусловно, доктором сельскохозяйственных наук и вдобавок действительным членом своей сельской академии тех же наук. У него было высоко развито чувство Прекрасного, и он, безусловно, не потерпел бы не только очень многого из искусства, вообще культуры XX века, но и кучи мусора или грязной лужи перед своей избой, скособоченного забора, беспорядка в избе — вообще ничего, что оскорбляет зрение, слух, нюх, вкус и осязание. Это был человек высокой морали, хорошо знавший, что в жизни заслуживает уважения, а что — презрения. И он скорее бы умер, чем осрамился в глазах односельчан. Это был человек в высокой степени законопослушный — послушный даже дикому произволу властей (поскольку «всякая власть — от Бога»). И это был полноправный член своей сельской общины, который последовательно и решительно отстаивал ее политические интересы, который ни при какой демагогии, ни за какие стаканы водки не выбрал бы Брежнева или Горбачева генсеком, Ельцина — президентом, Зюганова и Жириновского — пугалами (чтобы голосовали за Ельцина), Березовского — черкесом, а Абрамовича — чукчей. Наконец, это был глубоко верующий человек, знающий, что он — всего лишь частица мироздания («раб Божий») и поэтому обязан вести себя сообразно законам этого мироздания: «не убий», «не укради», «не прелюбы сотвори» и т. д. под страхом «конца света» и собственных мук на этом и на том свете. И на всем этом, и только поэтому, человечество продержалось 40 000 лет (по некоторым данным, даже намного больше).

У деда вся эта система стала давать сбои, но еще по инерции многое сохранялось. А у нас с отцом, как и у всего так называемого прогрессивного человечества, совершенно пошла вразнос. Мы ошибочно вообразили (точнее, поверили тому, что внушила нам тьма фанатиков-юродивых), будто наука — это и есть зрение человечества, способное давать все 100% знания о внешнем мире. Что философия есть часть науки, служанка науки. Что искусство — это дело деятелей искусства, заслуженных и незаслуженных, народных и антинародных артистов, художников, писателей, композиторов, архитекторов, а грязная свалка рядом с подъездом дома — дело дворника. Что репутация человека определяется не его порядочностью, а его чином. Что закон — это дышло, куда повернет партия и правительство. Что политика — это самое грязное на свете дело, которым не брезгуют только политики. Наконец, что религия (вера!) — в одном ряду с опиумом, водкой, сигаретами и прочими наркотиками.

Результат оказался ужасен. Мы сделались православными коммунистами с кармой шудры, верующими в Аллаха и пожирающими не только кошерную пищу. Достигли высоких званий в науке, прекрасно понимая, что занимаемся имитацией и профанацией оной. Хаваем мазню и какофонию по уши в грязи и вони. Пресмыкаемся перед подонками и понятия не имеем, что такое честь. Стали «правовыми нигилистами» и полагаемся только на взятку или блат. Превратили политику в сплошной фуршет, где опивается и обжирается до безобразия первый дорвавшийся до накрытого стола. Наконец, нарушаем все мыслимые заповеди, которыми держится мироздание — начиная с «не убий» и «не прелюбы сотвори» и кончая «не сотвори себе кумира».

Теперь перед нами, как перед сказочным витязем, три пути: либо исчезнуть с лица Земли не в этом, так наверняка в следующем столетии, либо превратиться в нелюдей-киборгов — кибернетические организмы, либо вернуться к органическому единству всех семи форм общественного сознания, как у прадеда и всех его пращуров.

ТРУД КАК МОЛИТВА СОЗДАТЕЛЮ

Человеческое общество так устроено, что какую его часть ни возьми, с какой стороны ни посмотри, всюду, как в неком чертовом коктейле, увидишь ровно пять серо-буро-малиновых слоев. Не больше и не меньше. Один другого отвратнее.

Заглянешь в Древнюю Индию — наткнешься на знатных кшатриев, почетных браминов, заурядных вайшьев, злосчастных шудр и хуже, чем злосчастных париев. Переберешься в Древний Египет или Древний Китай — та же картина, только с другими названиями. Перескочишь через тысячелетия и попадешь хоть в королевскую Францию, хоть в царскую Россию — привет: дворяне, духовенство, купцы, мещане, крестьяне. Можно чуть-чуть поближе к нашему времени, в СССР: номенклатура, просто служащие, ворье торгснабсбыта, рабочие, колхозники. Можно совсем в наше время: «новые русские», просто богатые, середняки, бедняки, нищие. Чуть подробнее, например, в тюремной камере: паханы, шестерки, мужики, козлы, «опущенные». Или в академиях наук: академики, члены-корреспонденты, доктора наук, кандидаты наук, «неостепененные». Ну и так далее.

Вы ошибетесь, если подумаете, что пятеричное расслоение идет только по знатности или по богатству. Буквально по всему на свете. В том числе, скажем, по отношению к труду.

Не секрет, что есть люди не от мира сего, которых именуют энтузиастами или, более насмешливо, трудоголиками. Как известно, эти сравнительно редкие экземпляры земной фауны не работают, чтобы жить, а наоборот — живут, чтобы работать. Независимо от положения и зарплаты. Это может быть и миллиардер Билл Гейтс, и скромный музейный работник на 400 р. в месяц, и директор концерна, и уборщица... Что ж? Заболеть можно чем угодно. В том числе и работой. Но, на мой взгляд, эти больные заслуживают зависти и уважения. На них держится если не мир, то, как минимум, прогресс.

Ступенью ниже стоят предприниматели — категория значительно более многочисленная. У этих работа не ради работы, а ради прибыли, чтобы было на что как следует пожить, в смысле — отдохнуть. Кстати, предпринимателем тоже может быть каждый — и владелец предприятия, и мелкий служащий, и последняя гардеробщица. Каким бы ни был твой труд, но если ты превратил его в выгодный для себя бизнес — ты попал в эту категорию, чем бы ни назывался.

Середняком в этом плане выступает просто добросовестный работник, который просто хорошо делает свое дело, как говорится, от сих и до сих, после чего удаляется в лоно семьи или в кино.

Естественно, контрастом ему является работник недобросовестный, положиться на которого может только сумасшедший. Почему в одних странах их единицы в море добросовестных, а в других — наоборот, это особый разговор. Но факт есть факт. Между прочим, СССР проиграл войну за мировое господство с США («холодную») не в последнюю очередь по той простой причине, что из каждых четырех изделий советской промышленности — все равно, каких: от авторучки до межконтинентальной ракеты — одно шло в брак сразу, два оказывались негодными чуть позже, и лишь одно из четырех, сделанное на экспорт, по «спецзаказу» или по блату, могло претендовать на конкуренцию с иностранными аналогами.

Наконец, пятерку замыкает вообще ничего не делающий и лишь получающий зарплату тунеядец-лентяй, паразитус вульгарис. Но это — не во всякой стране и не в каждой отрасли производства. Особенно много их развелось среди советских деятелей науки и культуры, которые по инерции продолжают доживать свой век в той же стране, но чуть изменившемся государстве на ее территории.

Так вот, в деревне былых времен последняя категория была так же немыслима, как, скажем, кит на площади современного города. Конечно, если ты деревенский дурачок-юродивый, то можешь целый день сидеть на завалинке и разглядывать прохожих — слова никто не скажет. Но если ты заявишь, что у тебя сегодня нет настроения работать, потому что стресс, сплин, тоска, хандра и т. д., то в первую секунду ответом будет немое изумление окружающих. А во вторую кто-нибудь из стариков так хватит тебя своим посохом промеж лопаток, что хандра тут же пройдет, и побежишь с вилами метать очередной стог сена, как миленький. Кстати, именно на этой работе надорвались мой прадед, дед и бабушка.

Недобросовестность, конечно же, имела место. На Руси без этого невозможно. Но только в тех случаях, когда крестьянин ставился в положение батрака, работал «на чужого дядю». Все равно какого — барина или советскую власть. Но чтобы он оказался недобросовестным на своем собственном поле, в своем хозяйстве — это все равно, что самому вымазать купленным дегтем ворота собственного двора. Во-первых, себе же дороже. Во-вторых, тут же станешь легендарным. О тебе сложат обидные частушки, про тебя начнут годами рассказывать, тебе дадут новое прозвище — скажем, Косорукий. И вся твоя семья станет Косоруковыми, и дети, и внуки... Понятно, когда крестьян всех до одного превратили в батраков с надсмотрщиками — получили уже не просто тотальную недобросовестность, а повальное воровство.

А вот три первых категории для русского крестьянина сливались в одну, единую и нераздельную. Можно назвать его хоть трудоголиком (поневоле), хоть предпринимателем, хоть просто добросовестным работником, хоть горшком — все равно это был труженик, каких больше нет и, видимо, никогда уже больше не будет.

Начать с того, что у этих людей не было часов — ни в смысле наручных, карманных, настенных и напольных, ни в смысле отсчета времени. Сутки делились на утро (с трех ночи по-нынешнему до девяти утра), день (с девяти до пятнадцати, поэтому в двенадцать — полдень), вечер (с пятнадцати до двадцати одного), ночь (до трех утра, поэтому в двенадцать — полночь). Летом все это определялось солнцем, зимой — теми же, что и летом, сроками кормежки домашней скотины, доения коров и пр. Если требовалось уточнение, добавлялось «рано» или «поздно»: «утресь рано», «вечером запоздно» и т. д. Иногда на помощь приходили церковные службы (даже если на них не ходили): «к заутрене», «к обедне», «к вечерне», «ко всенощной». О такой мелочи, как минуты и тем более секунды, вообще не слыхивали. Они были так же остро необходимы, как нам — милли- и наносекунды. И две трети этих суток почти каждый день — тяжкий труд.

Далее, этим людям не требовались такие пустяки, как недели и месяцы, кварталы и семестры. Они делили год сразу на 364 дня (високосный — на 365). И каждый день имел свое название и свой распорядок. Достаточно было сказать: «На Николу Вешнего» или «На Варвару Великомученицу» — и сразу было ясно, какой день какого месяца имеется в виду. Мало того, им и годы-то отсчитывать казалось излишней роскошью. Они, как все древние цивилизации, вели счет времени по событиям. Например, «на Николу Вешнего, когда Страховы горели». И всем понятно, какой год, месяц и день подразумевается. Конечно, сегодня такой календарь кажется несколько странным. Но разве менее странным, чем «Год Черной лошади» или счет по лунным месяцам?

Как известно, день на день не приходится. Даже один и тот же «Никола Вешний» в разные годы. Погода разная. Севооборот вносит свои поправки. Кто-то умер или заболел, кто-то вошел в семью новичком. Не говоря уже о всяких сюрпризах со стороны начальства, не к ночи будь помянуто. Поэтому крестьянин не только вынуждался быть энтузиастом 16 часов в день, чтобы не помереть с голоду, вовсе не задумываясь о том, трудоголик он или нет, но и должен был быть в высокой степени добросовестным, чтобы не осрамиться и не окочуриться. Он еще вынужден был быть предпринимателем, обязанным каждый день принимать судьбоносных решений больше, чем сегодня весь кабинет министров за год. И от каждого решения зависела судьба его семьи. И каждый из членов семьи — от трехлетнего ребенка, пасущего гусей или качающего люльку, до столетнего старика, плетущего лапти — был таким же лицом, принимающим решения в пределах своего круга компетенции. Вот так и выживали 40 000 лет. Выживем ли теперь?

Такими работниками были мои и мои прадед, дед и бабушка.

ШАЙКИ И АНТИШАЙКИ

Наука учит нас, что мироздание состоит из мира и антимира, из материи и антиматерии, то есть той же материи, но с качественно иными, может быть, даже с противоположными свойствами. Соответственно в странах мира есть силы зла и силы добра (увы, не всегда кончающие добром). Есть Бог и есть диавол. Есть экономика и есть «теневая экономика». Культура и контркультура. Закон и «вор в законе». Шайка бандитов: пахан, его шестерки и т. д. И отряд полиции: капитан, его лейтенанты, сержанты и др. Причем, как известно, далеко не всякий полицейский — ангел.

Так случилось, что моей родной страной больше тысячи с четвертью лет правила шайка разбойников. Под разными названиями — но разве в названиях дело? Понятно, она должна была иметь и свой антипод — так сказать, «антишайку». Причем не только с беспримерной в мире покорностью жертв, над которыми тысячу лет измывались как умели и могли. И не только с беспримерной яростью жертв, доведенных до отчаяния — всегда жесточайше потопляемой в крови. Нет, людей, которые меньше всего могли считаться жертвами разбойников, так как выступали с прямо противоположных позиций.

Первыми такими людьми, чтобы не забираться в глубь веков с их спецификой церковного раскола и пр., были просветители конца XVIII века. Ну что мешало им, дворянам, да еще некоторым из них на очень хлебных таможенных должностях жить припеваючи? Оказывается, такие абстрактные понятия, как «совесть» и «честь». Сотни тысяч тогдашних дворян были уверены, что живут по совести, а покушению на свою честь девять из десяти среди них предпочли бы смерть. И лишь менее десятка человек из этих сотен тысяч вслух признались, что совесть и честь, с одной стороны,— крепостничество, с другой — несовместимые вещи.

Следующими были декабристы — о них мы уже говорили.

Далее идут террористы разных наименований. У них очень сложная история, которая заслуживает специального внимания за рамками нашего повествования. Здесь укажем лишь, что одна из шаек террористов, ничем существенным не отличавшаяся от афганских талибов, которые появились столетием позже, дуриком дорвалась до власти и превратила Россию 20-х — 80-х годов XX века в Афганистан 90-х. Иными словами, стала такой же разбойничьей шайкой, как и та, которую свергла, и та, которая потом свергла их.

Однако наследниками декабристов были не только террористы. Были еще и интеллигенты, к которым сегодня себя причисляют миллионы не имеющих с ними ровно ничего общего.

Подлинный стопроцентный интеллигент — это в основном человек так называемой свободной профессии, живущий не на жалованье, а на гонорар, т. е. материально не зависимый ни от властей, ни от «хозяина». Но не это главное. Главное — в его образе мыслей и образе жизни. Его повседневной заботой являлись судьбы человечества и лишь в связи с ними — судьбы родной страны. Сравнительно немного забот о родных и близких. И совсем никаких — о себе самом. Кроме того, интеллигента отличала способность каждый день перерабатывать на порядок больше информации (проще говоря — читать и слушать), чем это делал любой чиновник — от писаря до царя. Не говоря уже об иных-прочих. Интеллигент, в отличие от неинтеллигента, органически не мог возвышать себя унижением других. Ни холуйствовать перед вышестоящим, ни хамить нижестоящему, ни даже просто равнодушно пройти мимо обратившегося к нему человека, ни унизить себя руганью, ни «возвысить» себя любым отличием в одежде, любой жестянкой на груди. Ни украсть что бы то ни было — как бы плохо оно ни лежало, вплоть до невозможности чужого текста под своей фамилией.

Читатель, наверное, уже догадался, что первым и последним интеллигентом в полном смысле этого слова был только Господь наш Иисус Христос (буддисты, возможно, вспомнят в этой связи и о Будде). К несчастью, ни один из его последователей таких вершин не достиг, и можно говорить лишь о той или иной степени интеллигентности человека, претендующего на звание интеллигента.

В России второй половины XIX— XX в. было не более десятка тысяч семей, которые бы полностью или почти полностью отвечали вышеизложенным требованиям. Ну и еще, может быть, сотня-другая тысяч семей, отвечавших таким требованиям хотя бы частично. В 1917—1920 гг. их большей частью истребили уже упоминавшиеся террористы, уцелевшие бежали или были высланы за границу, оставшиеся переродились в «советскую интеллигенцию», которая отличалась от досоветской сильнее, чем драгоценности от бижутерии.

В огне этого тотального погрома инакомыслящих появились «комсомольцы восемнадцатого года». Не несколько тысяч подпольщиков-террористов, которые подготовили и провели государственный переворот. Не сотни тысяч примазавшихся к правящей клике «попутчиков», готовых на все ради своих пайков. А несколько десятков тысяч молодых людей, которые искренне поверили в реальность поведанной им утопии и сделали все мыслимое и немыслимое, чтобы претворить ее в жизнь.

Горстку заговорщиков, окопавшихся в московском Кремле, поддержал вовсе не народ. Народ, наоборот, восстал против них, как только увидел, что его поманили землей и обманули. И даже не пятимиллионная армия, набранная принудительно из крестьян и уже в 1921 г. показавшая в Кронштадте, что полагаться на нее одну больше нельзя. И уж тем более не многосоттысячная «номенклатура», которая предала и продала бы своих вождей любым новым, если бы те взяли верх, что в конце концов и произошло. Советскую власть упрочили несколько десятков тысяч молодых энтузиастов, каждого из которых окружавший их народ любил, за которыми шли не из страха, а доверяя им. Таких, как мой отец.

Большинство из них истребили в огне Большого Террора 1930-х. Кто уцелел тогда — большинство полегло на полях Великой Отечественной. Ведь это они поднимали в атаку роты и батальоны не матом из блиндажа, а первыми, со знаменем в руке. Выжили чудом, не потеряв своей совести и чести, лишь единицы. Как мой отец.

Сегодня это — такая же история, как просветители, декабристы, интеллигенты (настоящие). И те, и другие, и третьи, и четвертые вряд ли обрадовались бы, увидев, что получилось из России во второй половине XX века. Нам негоже судить их нашим судом. Ибо они — достояние нашей истории. И этот Суд Истории еще не состоялся.

Можно добавить, что «комсомольцев восемнадцатого года» сменили в их исторической роли пресловутые «шестидесятники», вознамерившиеся переделать звериный оскал «реального социализма» в «социализм с человеческим лицом». Но это относится уже к следующему поколению, и мы вернемся к ним в своем месте. Тем более что к этой «антишайке» причастен в какой-то мере и автор сих строк.

ПАМЯТНИК ЖЕНЩИНЕ—ЭКОНОМИСТУ

Многое в востребованности такого работника проясняется, если вспомнить, в каких условиях шла гонка вооружений СССР — США в 1946-1989 гг. Ведь наш противник был вчетверо богаче и на порядок выше технологически. А держаться надо было на равных. Паритет! Держались потому, что тратили на «оборонку» (вместе с разной «помощью странам социалистического лагеря») 88 копеек с каждого рубля национального дохода против 16 центов с доллара у супостатов. При этом расходы на вооружение все время росли. Ситуация очень напоминала штаб маршала Жукова при обороне Москвы, когда ему приходилось «латать дыры» разваливающегося фронта любыми подоспевавшими на помощь силами. В таком положении подсказка какого-нибудь штабного лейтенанта, откуда куда можно перебросить дивизию, чтобы и фронт не оголить, и врага остановить,— дорогого стоила. Точно так же, как и подсказка, что деньги, выделенные, образно говоря, на пики-сабли, целесообразнее использовать на пушки-пулеметы, могла, при тех же расходах, помочь продержаться еще пяток-другой лет.

Вижу сейчас часто на телеэкране женщину, ворочающую финансами Министерства обороны России. Вижу в своей родимой Российской академии образования целых двух женщин, ухитряющихся сводить концы с концами, когда ассигнования на науку, мягко говоря, хуже худшего. Может быть, действительно у некоторых женщин дар Божий быть хозяйкой не только своего дома, но и министерства, академии, завода, института? Не в смысле чинов, а в смысле того, что квартира прибрана и на стол накрыто, хотя хозяин пропил все что мог. И не пора ли поставить памятник Рядовому Экономисту, умеющему разложить наши скудные копейки так, чтобы каждой сестре досталось хотя бы по одной серьге? Если такой памятник будет когда-нибудь поставлен, я предложил бы поместить в центре композиции изваяние женщины-экономиста.

Из сказанного понятно, почему именно ее, а не мужчины.

Игорь БЕСТУЖЕВ-ЛАДА,

академик Российской академии образования,

доктор исторических наук